B неполной средней школе мы с моим корешем Ричем составили карту популярности мест в школьной столовой. Это очень просто: дети, как правило, питаются в обществе тех, кто примерно столь же популярен. Мы всех расписали по группам от А до Д. Вокруг стола А толпились футболисты, чирлидерши и прочие подобные. За столом Д сидели ребята с легкими признаками синдрома Дауна - в те времена мы таких звали тормозами.
А мы сидели за столом Г - предельное падение без явных физических недостатков.
читать дальше И мы поместили себя за стол Г не из какой-то супер-искренности. Иначе вышло бы вранье. В школе все досконально знали, кто насколько популярен, включая нас.
В средней школе мои акции постепенно росли. Началось половое созревание; я неплохо играл в футбол; я открыл скандальную подпольную газету. К выпускному классу я уже был вполне себе ничего; со мной даже встречалась одна признанная красавица класса. Так что плюсы популярности я тоже на себе испытал.
Я знаю кучу людей, которые в школе были нердами, и все говорят одно: имеется прямо пропорциональная зависимость между умом и нердством, и еще более жесткая обратно пропорциональная - между нердством и популярностью. Судя по всему, чем ты умнее, тем непопулярнее.
Почему? Сегодняшнему школьнику вопрос покажется дурацким. Факт настолько самоочевиден, что странно вообразить другое. Однако другое бывает. В начальной школе наличие мозгов не превращает тебя в изгоя. Да и в реальном мире мозги не вредят. И, насколько я знаю, в большинстве стран проблема так остро не стоит.
Но в типичной американской средней школе мозги с немалой вероятностью усложняют жизнь. Почему?
Ключ к загадке - в чуть-чуть иной формулировке. Почему умные дети не добиваются популярности? Если они такие умные, отчего не понимают, что популярность полезна? И отчего не обойдут систему так же, как на экзамене?
Есть такая версия: умные дети непопулярны, поскольку остальные завидуют их уму.
Как умный ребенок ни старайся, популярным ему не стать. Ах, если бы. Значит, мои одноклассники в неполной средней свою зависть ко мне весьма успешно скрывали. В любом случае, если ум - повод для зависти, расклад изменили бы девчонки. Девчонкам нравятся парни, вызывающие зависть других парней.
Там, где я учился, ум просто особо не котировался. Он не вызывал у детей восторга или презрения. При прочих равных, дети предпочитали быть умными, а не тупыми, однако интеллект значил гораздо меньше, чем, скажем, внешность, харизма или спортивность.
Но если интеллект сам по себе не влияет на популярность, почему же умные дети вечно непопулярны? Я так думаю - потому что они сами не слишком жаждут популярности.
Скажи мне об этом в школе - я бы рассмеялся в лицо. От школьной непопулярности дети несчастны - порой настолько, что до суицида доходит. Скажи умирающему от жажды в пустыне, что он не хочет стакан воды, ага. Разумеется, я хотел быть популярным.
Но на самом деле - не хотел. Не до такой степени. Я больше хотел другого: быть умным. Не просто хорошо учиться (хотя и это неплохо), но создавать восхитительные ракеты, хорошо писать, научиться программировать. В общем, делать всякие замечательные вещи.
Тогда я не разделял свои желания и не пытался их взвешивать. Иначе сразу бы понял, что быть умным - важнее. Дай мне шанс стать самым популярным учеником в школе, но со средними умственными способностями (ну, поиздевайтесь надо мной), - я бы отказался.
И почти любой нерд тоже - как бы ни страдал он от непопулярности. Нерду мысль о средненьком интеллекте невыносима. Но большинство детей пошли бы на сделку. Для половины из них она стала бы ступенькой наверх. Даже для тех, кто в списке умных отстает от нерда на восемьдесят позиций (видимо, тогда все считали, что интеллект - скалярная величина). Кто не согласится съехать еще на тридцать позиций в обмен на всеобщую любовь и обожание?
Я думаю, в этом и коренится проблема. Нерды - слуги двух господ. Разумеется, они хотят популярности, но быть умными они хотят больше. А популярности нельзя добиться между делом - во всяком случае, в условиях бешеной конкуренции американских средних школ.
Альберти, вряд ли типичный человек Возрождения, пишет, что "успех в любом искусстве, даже второстепенном, требует абсолютного погружения". Американские школьники трудятся над собственной популярностью, как никто ни над чем в мире.
По сравнению с ними подводный спецназ и ординаторы-нейрохирурги - просто сачки.
У них порой случается отпуск; у некоторых даже хобби есть. Американский же подросток добивается популярности ежечасно (с перерывом на сон), 365 дней в году.
Я не утверждаю, что он занимается этим сознательно. Некоторые из них - подлинные Макиавелли, но я о другом: подросток всегда на вахте конформизма.
К примеру, он много внимания уделяет одежде. Он не нарочно одевается так, чтобы стать популярным. Он одевается так, чтобы хорошо выглядеть. Перед кем? Перед другими детьми. Мнение других формирует его понятия о том, что правильно. Это касается не только одежды, но практически всего на свете, включая походку. И любой "правильный" поступок, осознанный или нет, - тоже попытка стать более популярным.
Нерды этого не сознают. Не сознают, что над популярностью надо работать. Вообще люди за пределами любой придирчивой среды не сознают, насколько успех зависит от непрерывного (пусть зачастую неосознанного) напряжения. К примеру, большинство людей явно думают, что умение рисовать - врожденное качество, как высокий рост. Но на самом деле те, кто "умеет рисовать", рисуют часами; потому у них и получается. С популярностью та же петрушка: она - не врожденное свойство, она - цель, которой добиваются.
Нерды непопулярны в основном потому, что им и так есть чем заняться. Их внимание поглощают книги или природа, а не мода с тусовками. Нерд - словно человек, который играет в футбол со стаканом воды на голове. Остальные игроки заняты игрой и разбивают такого эквилибриста наголову, да еще удивляются, отчего же он так неуклюж.
Переживай нерды из-за популярности не меньше остальных, добиться ее им оказалось бы сложнее. Популярные дети учатся быть популярными, жаждать популярности, как нерды учатся быть умными и жаждать быть умными: у родителей.
Нердов учат искать верные ответы; популярных детей учат быть милыми.
До сих пор я передергивал отношение ума к нердству - так, будто они взаимозаменяемы. Но в действительности они таковы лишь в определенном контексте. Нерд - недостаточно адаптированный к социуму человек. Но эта "недостаточность" зависит от окружения. В обычной американской школе стандарты крутости так высоки (во всяком случае, так конкретны), что выглядишь неловким и без особой неловкости.
Немногие умные дети в состоянии уделять популярности необходимое внимание. Если они не красавцы, не природные атлеты и не родственники популярных детей, скорее всего, они станут нердами. Вот поэтому жизнь умных людей кошмарнее всего примерно между одиннадцатью и семнадцатью годами. В этот период жизнь строится на популярности больше, чем до или после.
Ранее в жизни детей доминируют родители, а не другие дети. Детям небезразлично, что о них думают товарищи в начальной школе, но начальная школа - не весь мир.
А вот средняя превращается во вселенную.
Примерно к одиннадцати годам семья представляется детям ежедневной рутиной. В детской среде формируется новый мир; статус в этом мире важен, статус в семье - нет. Прямо скажем, домашние неприятности порой выигрывают подростку дополнительные очки в том мире, который подростку важен.
Но мир, созданный детьми, поначалу очень жесток. Если оставить одиннадцатилетних без присмотра, получится сплошной "Повелитель мух". Мы читали эту книгу в школе - в США ее многие в школе читают. Видимо, не случайно.
Видимо, что нам хотели показать, какие мы дикари, какой дурацкий и жестокий мир мы себе создаем. Для меня это было слишком сложно. Книжка мне показалась правдоподобной, но подтекста я не уловил. Лучше бы прямо сказали: вы дикари, и мир у вас - дурацкий.
Нерды легче мирились бы с непопулярностью, если бы их просто игнорировали. Увы: непопулярность в школе означает активную травлю.
Почему? Опять же, сегодняшнему школьнику вопрос покажется странным. А как иначе? Но иначе - бывает. Взрослые нердов, как правило, не третируют. Почему это делают подростки?
Отчасти - потому что подростки наполовину дети, а многие дети по природе своей жестоки. Для некоторых издевательства над нердами - все равно что паукам ноги отрывать. Пока не развита совесть, пытки занимательны.
Кроме того, дети мучают нерда, чтобы чувствовать себя лучше. Плывя в воде, поднимаешься, от воды отталкиваясь. В любой социальной иерархии люди, не чувствующие себя уверенно, подчеркивают собственный статус жестокостью по отношению к тем, кто вроде бы стоит еще ниже. Я читал, что как раз по этой причине малоимущие белые американцы наиболее враждебны к черным.
Но, по-моему, нердов травят в основном потому, что травля - элемент механизма популярности. Популярность лишь отчасти строится на личной привлекательности.
Гораздо важнее альянсы. Чтобы стать популярнее, нужно делать нечто приближающее тебя к другим популярным. И ничто так не объединяет, как общий враг.
Так делает политик, желающий отвлечь избирателей от упадка в стране: если реального врага нет, его можно придумать. Выделяя и третируя нерда, дети объединяются: нападая на чужака, они превращаются в "своих". Поэтому хуже всего, когда травит группа. Любого нерда спросите: группа детей издевается гораздо ужаснее, чем какой угодно садист-одиночка.
Может, нердов этого утешит: лично к ним это не имеет отношения. Группа детей, которая объединяется и тебя травит, действует точно так же, как группа взрослых, которая объединяется и идет на охоту. Вообще-то они тебя не ненавидят. Им просто нужно кого-то травить.
Нерды - в самом низу иерархии, и потому они - легкая добыча для всей школы.
Если я правильно помню, самые популярные дети над нердами не издеваются: им не нужно до такого опускаться. В основном пристают дети из промежуточных слоев - нервный средний класс.
Весь ужас в том, что их толпа. Распределение популярности - не пирамида, книзу фигура сужается, как груша: наименее популярная группа довольно мала. (По-моему, у нас с Ричем на карте столовой был только один стол Г.) Народу, желающего травить нердов, гораздо больше, чем самих нердов.
Подросток зарабатывает очки, отдаляясь от непопулярных детей, и теряет очки, к ним приближаясь. Одна моя знакомая рассказывала, что в школе ей нравились нерды, но она боялась, что девчонки ее засмеют, если увидят, как она с нердами общается. Непопулярность заразна; добрые дети, не желающие травить нерда, все равно отторгают его в рамках самообороны.
Неудивительно, что умные дети в средней школе, как правило, несчастны. Их интересы не позволяют тратить время на популярность, а поскольку популярность напоминает игру "выиграй, или проиграешь", умный ребенок становится общешкольной мишенью. И что всего страннее, кошмарный сценарий разворачивается без чьего-либо злого умысла, просто вырастая из ситуации.
Для меня ужаснее всего оказалась неполная средняя, где детская культура груба и незрела, а различия, которые позже выделят умных детей, едва зародились. Почти все, с кем я говорил, согласны: надир имеет место где-то между одиннадцатью и четырнадцатью годами.
У меня это был восьмой класс, двенадцать-тринадцать лет. В тот год случился скандал: одна учительница подслушала разговор девчонок на автобусной остановке и была так потрясена, что на следующий день целый урок красноречиво умоляла нас быть подобрее друг к другу.
Ощутимого результата это не дало. Но меня тогда поразил ее шок. Ну, то есть - она что, не в курсе, как мы друг с другом разговариваем? То есть - это что, ненормально?
Важно понять: взрослые не знают, что творят друг с другом дети. У взрослых есть абстрактное представление о чудовищной детской жестокости. Мы же знаем - знаем абстрактно - что в бедных странах людей пытают. Но взрослые не желают зависать на этом тоскливом факте и не найдут ничего конкретного, если не станут искать.
Преподы средней школы - почти как тюремные надзиратели. Основная забота надзирателя - удержать заключенных в тюрьме. Еще надзиратель должен их кормить и по возможности не дать им друг друга поубивать. В остальном же надзиратель не желает иметь с заключенными ничего общего, и заключенные вольны формировать какую угодно социальную структуру. Судя по тому, что я читал, сообщество заключенных - извращенное, беспощадное и всеобъемлющее, и оказаться внизу - вовсе не подарок.
В общих чертах у нас было то же самое. Самое важное - находиться в школе.
Администрация тебя кормит, не допускает открытого насилия и слегка чему-нибудь учит. А в остальном не желает иметь с детьми ничего общего. Как и надзиратели, учителя по большей части оставляли нас одних. И зародившаяся у нас культура, как и в тюрьме, оказалась варварской.
Почему реальный мир благосклоннее к нердам? Может, потому, что населен взрослыми, а они слишком зрелые, чтобы друг друга травить? Вряд ли. В тюрьмах взрослые явно друг друга травят. И светские дамы, по-видимому, тоже: в Манхэттене жизнь женщин местами напоминает среднюю школу со всеми ее мелочными интригами.
Дело не в том, что реальный мир населен взрослыми, а в том, что он очень большой, а поступки в нем приводят к реальным результатам. Вот чего недостает школе, тюрьме и светскому курятнику. В этих мирах обитатели попрятались в коконы, и любой поступок - местного значения. Естественно, такие сообщества скатываются к дикости. Они формируются без всякой цели.
Когда твои поступки реально что-то меняют, быть милым уже недостаточно. Важно находить верные ответы, а в этом нерды поднаторели. На ум, естественно, приходит Билл Гейтс. Знаменит отсутствием социальных навыков, однако ответы находит - во всяком случае, если судить по доходам.
Кроме того, реальный мир - очень большой. В громадной толпе даже наименьшее меньшинство достигнет критической массы, если сплотится. В реальном мире нерды собираются вместе, формируя свои сообщества, где интеллект важнее всего. Порой даже течение обращается вспять: на математических и научных факультетах нерды нарочно преувеличивают свою нелепость, чтобы казаться умнее. Джон Нэш так восхищался Норбертом Винером, что тоже завел привычку касаться стены, идя по коридору.
В тринадцать лет я не знал о мире практически ничего, кроме того, что видел вокруг. Я считал миром наш изуродованный мирок. Мир казался жестоким и скучным - даже не знаю, что хуже.
Я в этот мир не вписывался, и поэтому считал, что со мной что-то не так. Я не понимал, что мы, нерды, не вписываемся, ибо мы - на шаг впереди. Мы уже размышляли о вещах, которые важны в реальном мире, не тратя время на суровые, но бессмысленные игры.
Как если бы взрослого вдруг запихнули обратно в среднюю школу. Он бы не знал, какую одежду носить, какую музыку слушать, какими словечками пользоваться.
Детям он казался бы абсолютным чужаком. Но взрослый уверен в себе, ему плевать на мнение детей. У нас такой уверенности не было.
Многие считают, что умным детям на этой жизненной стадии полезно тусоваться с "нормальными". Возможно. Но иногда нерды не вписываются в социум потому, что все остальные - чокнутые. Помню, я в средней школе наблюдал, как чирлидерши швыряют зрителям портрет игрока из команды противника, а зрители драли этот портрет на куски. Я себя чувствовал, как антрополог, присутствующий на загадочном дикарском ритуале.
Если бы я мог вернуться в прошлое и пообщаться с собой тринадцатилетним, я бы ему вот что сказал: подними голову и посмотри вокруг. Весь наш мир был насквозь фальшив (хотя тогда я этого не понимал). Не только школа - весь город. Зачем люди селятся в пригородах? Чтобы завести детей! Неудивительно, что в пригородах так скучно и стерильно. Сплошные ясли, искусственная конструкция, откровенно созданная для воспитания потомства.
Там, где я вырос, было ощущение, будто некуда идти и нечего делать. И не случайно. Пригороды специально так устроены, они отгораживаются от внешнего мира, потому что вовне детям грозят опасности.
А школы в этом фальшивом мирке - просто загоны. Формально задача школы - учить.
Но на самом деле - запереть детей на добрую часть дня, чтобы взрослые занимались своими делами. И это нормально: дети без присмотра в индустриальном обществе - воплощенная катастрофа.
Детей держат в тюрьмах; ладно. Но меня тревожит, что а) им об этом не сообщают, б) тюрьмами правят в основном заключенные. Детей на шесть лет отправляют в школу заучивать бессмысленные факты. Будто так и надо: посылают в мир, которым правит каста гигантов, что носятся за продолговатым бурым мячиком. А если дети в этом сюрреалистичном коктейле артачатся, их обзывают "неприспособленными".
Детям тяжело жить в перекрученном мире. Не только нердам. Как любая война, он пагубен и для победителей.
Взрослые не могут не видеть, как мучают детей. Так почему взрослые не вмешиваются? Потому что списывают травлю на пубертатный возраст. Детям так плохо, внушают себе взрослые, потому что в крови появились новые кошмарные вещества - гормоны, и эти самые гормоны все портят. Система в норме; в этом возрасте дети всегда несчастны.
Мысль настолько распространенная, что ей верят даже дети - хотя от этого не легче. Человек может считать естественной боль в ступне, но все равно подумает, не поменять ли обувь.
Теория о том, что тринадцатилетние дети по природе своей чудовища, мне подозрительна. Разве тринадцатилетние монгольские кочевники - нигилисты? Я читал много книг по истории - по-моему, я ни разу не сталкивался с упоминанием этого якобы всемирного явления до двадцатого века. Ученики-подростки эпохи
Возрождения, очевидно, были жизнерадостны и деятельны. Конечно, они дрались и подшучивали друг на другом (какой-то хулиган сломал Микеланджело нос). Но чокнутыми не были.
Насколько я понимаю, идея свихнувшегося на гормональной почве подростка - ровесница пригородам. По-моему, это не случайно. Подростки свихиваются от жизни, в которую их окунули. Ученики-подростки эпохи Ренессанса - пастушьи собаки. Сегодняшние подростки - комнатные собачки-невротики. Их чокнутость - чокнутость повсеместного безделья.
В школе дети поумнее непрестанно рассуждали о суициде. Ни один из моих знакомых ничего с собой не сделал, но некоторые планировали, а некоторые, может, и пытались. По большей части это была просто поза. Как все подростки, мы любили драматизм, а суицид казался очень драматичным. Но тема возникала отчасти и потому, что жизнь наша была решительно невыносима.
Травля - не единственная проблема. Была еще одна - может, еще хуже: мы реально не работали. Люди работать любят; почти во всем мире работа определяет личность. А мы занимались сплошной бессмыслицей - во всяком случае, нам так казалось.
В лучшем случае мы готовились к реальной работе, которую станем делать в далеком будущем - таком далеком, что мы даже не знали, к чему готовимся. Но чаще приходилось прыгать через произвольно выбранные обручи, бубня бессмысленные слова, что годились только для экзаменов. ("Вот три основные причины франко-индейской войны." Экзамен: "Назовите три причины франко-индейской войны".)
И некуда деваться. Взрослые между собой договорились, что такова дорога в колледж. Единственный способ сбежать из этой пустоты - подчиниться ей.
Раньше подростки активнее участвовали в жизни общества. В доиндустриальные времена они у кого-нибудь учились - в лавках, на фермах, даже на военных кораблях. Их не оставляли в одиночестве формировать свое общество. Они были младшими членами общества взрослых.
Раньше подростки явно больше уважали взрослых, потому что взрослые прекрасно умели все то, чему подростки только учились. Сейчас большинство детей понятия не имеют, чем занимаются их родители в далеких офисах, и не видят связи (поскольку она весьма условна) между школьной учебой и взрослой работой.
Если бы уважение сохранилось, подростков можно было бы активнее использовать.
Пара лет учебы - и ученик становится реальным подспорьем. Даже новичка можно приставить к разноске писем или уборке мастерской.
Сейчас взрослые подростков почти не используют. В офисах подростки только путаются под ногами. Поэтому родители по дороге на работу забрасывают ребенка в школу - примерно как собаку в питомник перед отъездом на выходные.
Что случилось? Вот тут сложно. Исток проблемы там же, где исток множества современных болезней общества: в специализации. Работа все более специализированна, учиться приходится дольше. Дети в доиндустриальном обществе начинали работать самое позднее в четырнадцать; в деревнях, где жило большинство народу, - гораздо раньше. Теперь дети, отучившись в колледже, начинают работать не раньше 21-22 лет. Со степенями - кандидат-доктор - образование не заканчивается до тридцати. Тридцать - обычная продолжительность жизни в средневековье.
Сейчас подростки бесполезны - разве как дешевый труд в индустрии фаст-фуда, которая и появилась ради такой эксплуатации. Почти в любой другой сфере подросток - чистый убыток. И к тому же он слишком молод, чтобы оставлять его без присмотра. За ним надо следить, а эффективнее всего - собрать их где-нибудь всех вместе. Тогда несколько взрослых за ними присмотрят.
Если этим и ограничиться, картинка - обыкновенная тюрьма, только не на весь день. Но многие школы этим и ограничиваются. Формально детей в школах следует учить. Но внешнее давление отсутствует, и потому никто не учит хорошо. В большинстве школ учат так плохо, что дети не принимают учебу всерьез - даже умные. И ученики, и учителя, по большей части просто притворяются.
В средней школе на французском мы читали "Отверженных" Гюго. Вряд ли кто-нибудь из нас достаточно хорошо знал французский, чтобы продраться через этот громадный том. Как и одноклассники, я просто читал конспекты. На контрольной обнаружились странные вопросы. Куча длинных слов, которые учитель не использовал. Откуда эти вопросы взялись? Из тех же самых конспектов. Учитель ими тоже пользовался. Мы все только притворялись.
Некоторые учителя пытались нас учить по-честному - что еще поразительнее, если учесть, в каких условиях они работали. (Я бы хотел извиниться, мистер Драм, за то, что недостаточно усердствовал на арифметике.) Но то были одиночки, они плыли против течения. Они не в состоянии были починить систему.
Иерархия обнаруживается почти в любой группе. Чем бы группа ни занималась, на вершине те, кому задача дается лучше. В футбольной команде больше всего уважают самых искусных игроков. На математическом факультете - студентов с высшим баллом. В целом это нормально. Дело не в иерархии, а в том, на чем основана иерархия в школе.
В реальном мире взрослые, как правило, объединяются ради некой общей цели. В итоге лидерами становятся те, кто успешнее работает. Однако в большинстве школ цель отсутствует. Предлог - учеба - издевательство, которое не принимают всерьез даже те, кто учится лучше всех. Но без иерархии никуда. И дети создают иерархию из ничего.
Когда требуется ранжировать элементы без внятных критериев, говорят, что ситуация скатилась к конкурсу популярности. Что и происходит в большинстве американских школ. Реальной задачи у группы нет, поэтому отсутствует естественная мера эффективности для обоснования статуса. В итоге статус зависит не от реальных экзаменов, а в основном от способности индивидуума повысить собственный статус. Как при дворе Людовика XIV. Внешнего оппонента нет, поэтому дети оппонируют друг другу, безжалостно конкурируя на выживание.
Больше всех страдают те, кто оказался бы всех счастливее, занимайся школа тем, чем она должна заниматься. Принцип "выиграй - или проиграешь" болезнен почти для всех игроков, но более всего - для нердов, потому что они в эту игру играют лишь отчасти.
Когда реально проверяются навыки, оказаться в хвосте не больно.
Спортсмена-новичка не возмущает мастерство ветерана; новичок надеется, что со временем станет таким же, и доволен, что есть возможность у ветерана поучиться.
А ветеран, в свою очередь, по-доброму обойдется с новичком. Ветеран добился успеха, а положение обязывает: он, надо полагать, хочет делиться опытом не меньше, чем новичок - учиться. И что всего важнее, статус обоих зависит от того, насколько успешно они играют с противником, а не от того, кто из них кого утопит.
Придворная же иерархия - совсем другая петрушка. Это общество, унижающее любого, кто в него входит. Ни восхищения внизу, ни noblesse oblige наверху.
Убивай - или будешь убит.
Такое общество само собой и возникает в американских средних школах. А все потому, что единственная реальная задача школы - собрать детей в одном месте ежедневно на определенное количество часов. В детстве (вообще-то, до недавнего времени) я не сознавал, что у парных ужасов школьной жизни - жестокости и скуки - единый исток.
Бездарность американских школ не просто на шесть лет делает ребенка несчастным.
Она взращивает бунтарство, которое отгораживает ребенка от того, чему он по идее должен учиться.
Как, наверное, большинство нердов, я лишь через много лет после школы заставил себя прочесть то, что в нас тогда запихивали. Я не мог видеть "Макбета" до 24 лет, и до сих пор от него попахивает. Я и сейчас не знаю точно, почему не люблю Хэмингуэя, Фолкнера и Стейнбека - потому что они помпезные американские романисты, или потому что нас заставляли читать их в школе.
Я лишился не только книг. Я не доверял словам вроде "характера" или "цельности", потому что взрослые их обесценили. По словам взрослых выходило, будто слова эти значат одно: послушание. Дети, которых за эти качества хвалили, в лучшем случае были тупоумными спортивными призерами, в худшем - скользкими сплетниками. Если это цельность и есть, я такой цельности не хотел.
Еще хуже вышло со словом "такт". Из речей взрослых я сделал вывод, что значит не раскрывать рта. Соответственно я вывел его этимологию. Я решил, что оно родственно "тактике" - умению вовремя закрыть пасть. Я поклялся, что тактичным никогда не стану - мол, вы не заткнете мне рот. На самом же деле, оно родственно слову "тактильный", что связано с умелым касанием. "Тактичный" - антоним "грубому". По-моему, я это понял только в колледже.
Но хуже всего оказалась другая шуточка средней школы. В школе все считали колледж своего рода подготовкой к работе, и потому я решил специализироваться на самом непрактичном предмете, что только смог вообразить, - на философии.
Увы, я так и сделал.
Нерды - не единственные проигравшие в крысиной гонке за популярностью. Нерды непопулярны, потому что заняты другим. Но не только они из отвращения к процессу сознательно отказываются в этой гонке участвовать.
Подростки, даже бунтари, не любят одиночества, и потому дети обычно выходят из системы группами. У нас в школе бунтарство строилось на употреблении наркотиков - особенно марихуаны. Дети этого племени носили черные футболки с музыкальной символикой и назывались "фанаты", хотя теперь все говорят, как на западном побережье, - "торчки". Фанаты и нерды были союзниками; группы эти нередко пересекались. Фанаты были в целом умнее остальных, хотя в их племени считалось значимым не учиться - во всяком случае, не выказывать рвения. Я был скорее нердом, но дружил с кучей фанатов.
Наркотики они употребляли ради своей общности - поначалу, во всяком случае.
Наркотики можно употреблять компанией. Наркотики противозаконны, а значит - символ бунтарства.
Я не говорю, что дурные школы - единственная причина детских проблем с наркотиками. Через некоторое время пружина раскручивается уже сама по себе. Без сомнения, некоторые фанаты употребляли их, исключительно чтобы сбежать от проблем - домашних ссор, к примеру. Но - у нас в школе, во всяком случае, - большинство употребляли их ради бунта. Четырнадцатилетние начинают курить траву не потому, что слыхали, будто она помогает забыть о неприятностях. Они начинают, дабы влиться в другое племя.
Плохое руководство взращивает бунт; мысль не нова. И тем не менее власти ведут себя так, будто наркотики и есть причина всех проблем.
Реальная же проблема - пустота школьной жизни. Мы не дождемся решения, пока взрослые не осознают, что эта проблема существует. И первыми это могут осознать бывшие школьные нерды. Хотите, чтобы ваш ребенок-восьмиклассник был так же несчастен, как вы когда-то? Я бы не хотел. Итак, можем ли мы что-то сделать?
Почти наверняка. В этой системе нет ничего неотвратимого. Она появилась почти сама собой.
Но взрослые очень заняты. Одно дело - явиться на школьный спектакль. Атаковать бюрократов от образования - совсем другое. Может, кому-то и достанет энергии попытаться что-то изменить. Я подозреваю, сложнее всего осознать: перемены - возможны.
Нердам, которые сейчас учатся в школе, не стоит предвкушать революцию. Быть может, однажды тяжеловооруженный отряд взрослых спустится на вертолете и вас спасет. Но скорее всего, случится это не в ближайшие недели. Любой немедленный прогресс в жизни нерда должен исходить от самих нердов.
Если просто понять, в каком положении ты оказался, должно стать легче. Нерды - не проигравшие. Просто они играют в другую игру - в игру, которая гораздо больше похожа на игры реального мира. Взрослым это известно. Трудно сейчас найти преуспевшего взрослого, который не утверждал бы, что в средней школе был нердом.
Еще нердам важно осознать, что школа не есть жизнь. Школа - странная, искусственная штука, отчасти бесплодная, отчасти свирепая. Она всеобъемлюща, как и жизнь, однако не настоящая. Она лишь временная, и если приглядеться, увидишь вокруг много разного, даже если еще учишься.
Жизнь к вам жестока не потому, что гормоны превращают всех вас в чудовищ (как считают ваши родители), и не потому, что жизнь жестока в принципе (как считаете вы). Жизнь жестока, потому что взрослые, которым больше нет от вас никакой экономической пользы, бросили вас тратить годы в обществе друг друга без малейшей реальной цели. Жизнь в любом таком обществе поистине кошмарна. Бритва Оккама: других причин подростковых несчастий можно и не искать.
Я в этом эссе привел некоторые жесткие тезисы, однако основной мой вывод вполне оптимистичен: некоторые проблемы, которые мы воспринимаем как должное, в действительности, вполне решаемы. Подростки по природе своей - не несчастные чудища. По-моему, это неплохая новость и для детей, и для взрослых.
А мы сидели за столом Г - предельное падение без явных физических недостатков.
читать дальше И мы поместили себя за стол Г не из какой-то супер-искренности. Иначе вышло бы вранье. В школе все досконально знали, кто насколько популярен, включая нас.
В средней школе мои акции постепенно росли. Началось половое созревание; я неплохо играл в футбол; я открыл скандальную подпольную газету. К выпускному классу я уже был вполне себе ничего; со мной даже встречалась одна признанная красавица класса. Так что плюсы популярности я тоже на себе испытал.
Я знаю кучу людей, которые в школе были нердами, и все говорят одно: имеется прямо пропорциональная зависимость между умом и нердством, и еще более жесткая обратно пропорциональная - между нердством и популярностью. Судя по всему, чем ты умнее, тем непопулярнее.
Почему? Сегодняшнему школьнику вопрос покажется дурацким. Факт настолько самоочевиден, что странно вообразить другое. Однако другое бывает. В начальной школе наличие мозгов не превращает тебя в изгоя. Да и в реальном мире мозги не вредят. И, насколько я знаю, в большинстве стран проблема так остро не стоит.
Но в типичной американской средней школе мозги с немалой вероятностью усложняют жизнь. Почему?
Ключ к загадке - в чуть-чуть иной формулировке. Почему умные дети не добиваются популярности? Если они такие умные, отчего не понимают, что популярность полезна? И отчего не обойдут систему так же, как на экзамене?
Есть такая версия: умные дети непопулярны, поскольку остальные завидуют их уму.
Как умный ребенок ни старайся, популярным ему не стать. Ах, если бы. Значит, мои одноклассники в неполной средней свою зависть ко мне весьма успешно скрывали. В любом случае, если ум - повод для зависти, расклад изменили бы девчонки. Девчонкам нравятся парни, вызывающие зависть других парней.
Там, где я учился, ум просто особо не котировался. Он не вызывал у детей восторга или презрения. При прочих равных, дети предпочитали быть умными, а не тупыми, однако интеллект значил гораздо меньше, чем, скажем, внешность, харизма или спортивность.
Но если интеллект сам по себе не влияет на популярность, почему же умные дети вечно непопулярны? Я так думаю - потому что они сами не слишком жаждут популярности.
Скажи мне об этом в школе - я бы рассмеялся в лицо. От школьной непопулярности дети несчастны - порой настолько, что до суицида доходит. Скажи умирающему от жажды в пустыне, что он не хочет стакан воды, ага. Разумеется, я хотел быть популярным.
Но на самом деле - не хотел. Не до такой степени. Я больше хотел другого: быть умным. Не просто хорошо учиться (хотя и это неплохо), но создавать восхитительные ракеты, хорошо писать, научиться программировать. В общем, делать всякие замечательные вещи.
Тогда я не разделял свои желания и не пытался их взвешивать. Иначе сразу бы понял, что быть умным - важнее. Дай мне шанс стать самым популярным учеником в школе, но со средними умственными способностями (ну, поиздевайтесь надо мной), - я бы отказался.
И почти любой нерд тоже - как бы ни страдал он от непопулярности. Нерду мысль о средненьком интеллекте невыносима. Но большинство детей пошли бы на сделку. Для половины из них она стала бы ступенькой наверх. Даже для тех, кто в списке умных отстает от нерда на восемьдесят позиций (видимо, тогда все считали, что интеллект - скалярная величина). Кто не согласится съехать еще на тридцать позиций в обмен на всеобщую любовь и обожание?
Я думаю, в этом и коренится проблема. Нерды - слуги двух господ. Разумеется, они хотят популярности, но быть умными они хотят больше. А популярности нельзя добиться между делом - во всяком случае, в условиях бешеной конкуренции американских средних школ.
Альберти, вряд ли типичный человек Возрождения, пишет, что "успех в любом искусстве, даже второстепенном, требует абсолютного погружения". Американские школьники трудятся над собственной популярностью, как никто ни над чем в мире.
По сравнению с ними подводный спецназ и ординаторы-нейрохирурги - просто сачки.
У них порой случается отпуск; у некоторых даже хобби есть. Американский же подросток добивается популярности ежечасно (с перерывом на сон), 365 дней в году.
Я не утверждаю, что он занимается этим сознательно. Некоторые из них - подлинные Макиавелли, но я о другом: подросток всегда на вахте конформизма.
К примеру, он много внимания уделяет одежде. Он не нарочно одевается так, чтобы стать популярным. Он одевается так, чтобы хорошо выглядеть. Перед кем? Перед другими детьми. Мнение других формирует его понятия о том, что правильно. Это касается не только одежды, но практически всего на свете, включая походку. И любой "правильный" поступок, осознанный или нет, - тоже попытка стать более популярным.
Нерды этого не сознают. Не сознают, что над популярностью надо работать. Вообще люди за пределами любой придирчивой среды не сознают, насколько успех зависит от непрерывного (пусть зачастую неосознанного) напряжения. К примеру, большинство людей явно думают, что умение рисовать - врожденное качество, как высокий рост. Но на самом деле те, кто "умеет рисовать", рисуют часами; потому у них и получается. С популярностью та же петрушка: она - не врожденное свойство, она - цель, которой добиваются.
Нерды непопулярны в основном потому, что им и так есть чем заняться. Их внимание поглощают книги или природа, а не мода с тусовками. Нерд - словно человек, который играет в футбол со стаканом воды на голове. Остальные игроки заняты игрой и разбивают такого эквилибриста наголову, да еще удивляются, отчего же он так неуклюж.
Переживай нерды из-за популярности не меньше остальных, добиться ее им оказалось бы сложнее. Популярные дети учатся быть популярными, жаждать популярности, как нерды учатся быть умными и жаждать быть умными: у родителей.
Нердов учат искать верные ответы; популярных детей учат быть милыми.
До сих пор я передергивал отношение ума к нердству - так, будто они взаимозаменяемы. Но в действительности они таковы лишь в определенном контексте. Нерд - недостаточно адаптированный к социуму человек. Но эта "недостаточность" зависит от окружения. В обычной американской школе стандарты крутости так высоки (во всяком случае, так конкретны), что выглядишь неловким и без особой неловкости.
Немногие умные дети в состоянии уделять популярности необходимое внимание. Если они не красавцы, не природные атлеты и не родственники популярных детей, скорее всего, они станут нердами. Вот поэтому жизнь умных людей кошмарнее всего примерно между одиннадцатью и семнадцатью годами. В этот период жизнь строится на популярности больше, чем до или после.
Ранее в жизни детей доминируют родители, а не другие дети. Детям небезразлично, что о них думают товарищи в начальной школе, но начальная школа - не весь мир.
А вот средняя превращается во вселенную.
Примерно к одиннадцати годам семья представляется детям ежедневной рутиной. В детской среде формируется новый мир; статус в этом мире важен, статус в семье - нет. Прямо скажем, домашние неприятности порой выигрывают подростку дополнительные очки в том мире, который подростку важен.
Но мир, созданный детьми, поначалу очень жесток. Если оставить одиннадцатилетних без присмотра, получится сплошной "Повелитель мух". Мы читали эту книгу в школе - в США ее многие в школе читают. Видимо, не случайно.
Видимо, что нам хотели показать, какие мы дикари, какой дурацкий и жестокий мир мы себе создаем. Для меня это было слишком сложно. Книжка мне показалась правдоподобной, но подтекста я не уловил. Лучше бы прямо сказали: вы дикари, и мир у вас - дурацкий.
Нерды легче мирились бы с непопулярностью, если бы их просто игнорировали. Увы: непопулярность в школе означает активную травлю.
Почему? Опять же, сегодняшнему школьнику вопрос покажется странным. А как иначе? Но иначе - бывает. Взрослые нердов, как правило, не третируют. Почему это делают подростки?
Отчасти - потому что подростки наполовину дети, а многие дети по природе своей жестоки. Для некоторых издевательства над нердами - все равно что паукам ноги отрывать. Пока не развита совесть, пытки занимательны.
Кроме того, дети мучают нерда, чтобы чувствовать себя лучше. Плывя в воде, поднимаешься, от воды отталкиваясь. В любой социальной иерархии люди, не чувствующие себя уверенно, подчеркивают собственный статус жестокостью по отношению к тем, кто вроде бы стоит еще ниже. Я читал, что как раз по этой причине малоимущие белые американцы наиболее враждебны к черным.
Но, по-моему, нердов травят в основном потому, что травля - элемент механизма популярности. Популярность лишь отчасти строится на личной привлекательности.
Гораздо важнее альянсы. Чтобы стать популярнее, нужно делать нечто приближающее тебя к другим популярным. И ничто так не объединяет, как общий враг.
Так делает политик, желающий отвлечь избирателей от упадка в стране: если реального врага нет, его можно придумать. Выделяя и третируя нерда, дети объединяются: нападая на чужака, они превращаются в "своих". Поэтому хуже всего, когда травит группа. Любого нерда спросите: группа детей издевается гораздо ужаснее, чем какой угодно садист-одиночка.
Может, нердов этого утешит: лично к ним это не имеет отношения. Группа детей, которая объединяется и тебя травит, действует точно так же, как группа взрослых, которая объединяется и идет на охоту. Вообще-то они тебя не ненавидят. Им просто нужно кого-то травить.
Нерды - в самом низу иерархии, и потому они - легкая добыча для всей школы.
Если я правильно помню, самые популярные дети над нердами не издеваются: им не нужно до такого опускаться. В основном пристают дети из промежуточных слоев - нервный средний класс.
Весь ужас в том, что их толпа. Распределение популярности - не пирамида, книзу фигура сужается, как груша: наименее популярная группа довольно мала. (По-моему, у нас с Ричем на карте столовой был только один стол Г.) Народу, желающего травить нердов, гораздо больше, чем самих нердов.
Подросток зарабатывает очки, отдаляясь от непопулярных детей, и теряет очки, к ним приближаясь. Одна моя знакомая рассказывала, что в школе ей нравились нерды, но она боялась, что девчонки ее засмеют, если увидят, как она с нердами общается. Непопулярность заразна; добрые дети, не желающие травить нерда, все равно отторгают его в рамках самообороны.
Неудивительно, что умные дети в средней школе, как правило, несчастны. Их интересы не позволяют тратить время на популярность, а поскольку популярность напоминает игру "выиграй, или проиграешь", умный ребенок становится общешкольной мишенью. И что всего страннее, кошмарный сценарий разворачивается без чьего-либо злого умысла, просто вырастая из ситуации.
Для меня ужаснее всего оказалась неполная средняя, где детская культура груба и незрела, а различия, которые позже выделят умных детей, едва зародились. Почти все, с кем я говорил, согласны: надир имеет место где-то между одиннадцатью и четырнадцатью годами.
У меня это был восьмой класс, двенадцать-тринадцать лет. В тот год случился скандал: одна учительница подслушала разговор девчонок на автобусной остановке и была так потрясена, что на следующий день целый урок красноречиво умоляла нас быть подобрее друг к другу.
Ощутимого результата это не дало. Но меня тогда поразил ее шок. Ну, то есть - она что, не в курсе, как мы друг с другом разговариваем? То есть - это что, ненормально?
Важно понять: взрослые не знают, что творят друг с другом дети. У взрослых есть абстрактное представление о чудовищной детской жестокости. Мы же знаем - знаем абстрактно - что в бедных странах людей пытают. Но взрослые не желают зависать на этом тоскливом факте и не найдут ничего конкретного, если не станут искать.
Преподы средней школы - почти как тюремные надзиратели. Основная забота надзирателя - удержать заключенных в тюрьме. Еще надзиратель должен их кормить и по возможности не дать им друг друга поубивать. В остальном же надзиратель не желает иметь с заключенными ничего общего, и заключенные вольны формировать какую угодно социальную структуру. Судя по тому, что я читал, сообщество заключенных - извращенное, беспощадное и всеобъемлющее, и оказаться внизу - вовсе не подарок.
В общих чертах у нас было то же самое. Самое важное - находиться в школе.
Администрация тебя кормит, не допускает открытого насилия и слегка чему-нибудь учит. А в остальном не желает иметь с детьми ничего общего. Как и надзиратели, учителя по большей части оставляли нас одних. И зародившаяся у нас культура, как и в тюрьме, оказалась варварской.
Почему реальный мир благосклоннее к нердам? Может, потому, что населен взрослыми, а они слишком зрелые, чтобы друг друга травить? Вряд ли. В тюрьмах взрослые явно друг друга травят. И светские дамы, по-видимому, тоже: в Манхэттене жизнь женщин местами напоминает среднюю школу со всеми ее мелочными интригами.
Дело не в том, что реальный мир населен взрослыми, а в том, что он очень большой, а поступки в нем приводят к реальным результатам. Вот чего недостает школе, тюрьме и светскому курятнику. В этих мирах обитатели попрятались в коконы, и любой поступок - местного значения. Естественно, такие сообщества скатываются к дикости. Они формируются без всякой цели.
Когда твои поступки реально что-то меняют, быть милым уже недостаточно. Важно находить верные ответы, а в этом нерды поднаторели. На ум, естественно, приходит Билл Гейтс. Знаменит отсутствием социальных навыков, однако ответы находит - во всяком случае, если судить по доходам.
Кроме того, реальный мир - очень большой. В громадной толпе даже наименьшее меньшинство достигнет критической массы, если сплотится. В реальном мире нерды собираются вместе, формируя свои сообщества, где интеллект важнее всего. Порой даже течение обращается вспять: на математических и научных факультетах нерды нарочно преувеличивают свою нелепость, чтобы казаться умнее. Джон Нэш так восхищался Норбертом Винером, что тоже завел привычку касаться стены, идя по коридору.
В тринадцать лет я не знал о мире практически ничего, кроме того, что видел вокруг. Я считал миром наш изуродованный мирок. Мир казался жестоким и скучным - даже не знаю, что хуже.
Я в этот мир не вписывался, и поэтому считал, что со мной что-то не так. Я не понимал, что мы, нерды, не вписываемся, ибо мы - на шаг впереди. Мы уже размышляли о вещах, которые важны в реальном мире, не тратя время на суровые, но бессмысленные игры.
Как если бы взрослого вдруг запихнули обратно в среднюю школу. Он бы не знал, какую одежду носить, какую музыку слушать, какими словечками пользоваться.
Детям он казался бы абсолютным чужаком. Но взрослый уверен в себе, ему плевать на мнение детей. У нас такой уверенности не было.
Многие считают, что умным детям на этой жизненной стадии полезно тусоваться с "нормальными". Возможно. Но иногда нерды не вписываются в социум потому, что все остальные - чокнутые. Помню, я в средней школе наблюдал, как чирлидерши швыряют зрителям портрет игрока из команды противника, а зрители драли этот портрет на куски. Я себя чувствовал, как антрополог, присутствующий на загадочном дикарском ритуале.
Если бы я мог вернуться в прошлое и пообщаться с собой тринадцатилетним, я бы ему вот что сказал: подними голову и посмотри вокруг. Весь наш мир был насквозь фальшив (хотя тогда я этого не понимал). Не только школа - весь город. Зачем люди селятся в пригородах? Чтобы завести детей! Неудивительно, что в пригородах так скучно и стерильно. Сплошные ясли, искусственная конструкция, откровенно созданная для воспитания потомства.
Там, где я вырос, было ощущение, будто некуда идти и нечего делать. И не случайно. Пригороды специально так устроены, они отгораживаются от внешнего мира, потому что вовне детям грозят опасности.
А школы в этом фальшивом мирке - просто загоны. Формально задача школы - учить.
Но на самом деле - запереть детей на добрую часть дня, чтобы взрослые занимались своими делами. И это нормально: дети без присмотра в индустриальном обществе - воплощенная катастрофа.
Детей держат в тюрьмах; ладно. Но меня тревожит, что а) им об этом не сообщают, б) тюрьмами правят в основном заключенные. Детей на шесть лет отправляют в школу заучивать бессмысленные факты. Будто так и надо: посылают в мир, которым правит каста гигантов, что носятся за продолговатым бурым мячиком. А если дети в этом сюрреалистичном коктейле артачатся, их обзывают "неприспособленными".
Детям тяжело жить в перекрученном мире. Не только нердам. Как любая война, он пагубен и для победителей.
Взрослые не могут не видеть, как мучают детей. Так почему взрослые не вмешиваются? Потому что списывают травлю на пубертатный возраст. Детям так плохо, внушают себе взрослые, потому что в крови появились новые кошмарные вещества - гормоны, и эти самые гормоны все портят. Система в норме; в этом возрасте дети всегда несчастны.
Мысль настолько распространенная, что ей верят даже дети - хотя от этого не легче. Человек может считать естественной боль в ступне, но все равно подумает, не поменять ли обувь.
Теория о том, что тринадцатилетние дети по природе своей чудовища, мне подозрительна. Разве тринадцатилетние монгольские кочевники - нигилисты? Я читал много книг по истории - по-моему, я ни разу не сталкивался с упоминанием этого якобы всемирного явления до двадцатого века. Ученики-подростки эпохи
Возрождения, очевидно, были жизнерадостны и деятельны. Конечно, они дрались и подшучивали друг на другом (какой-то хулиган сломал Микеланджело нос). Но чокнутыми не были.
Насколько я понимаю, идея свихнувшегося на гормональной почве подростка - ровесница пригородам. По-моему, это не случайно. Подростки свихиваются от жизни, в которую их окунули. Ученики-подростки эпохи Ренессанса - пастушьи собаки. Сегодняшние подростки - комнатные собачки-невротики. Их чокнутость - чокнутость повсеместного безделья.
В школе дети поумнее непрестанно рассуждали о суициде. Ни один из моих знакомых ничего с собой не сделал, но некоторые планировали, а некоторые, может, и пытались. По большей части это была просто поза. Как все подростки, мы любили драматизм, а суицид казался очень драматичным. Но тема возникала отчасти и потому, что жизнь наша была решительно невыносима.
Травля - не единственная проблема. Была еще одна - может, еще хуже: мы реально не работали. Люди работать любят; почти во всем мире работа определяет личность. А мы занимались сплошной бессмыслицей - во всяком случае, нам так казалось.
В лучшем случае мы готовились к реальной работе, которую станем делать в далеком будущем - таком далеком, что мы даже не знали, к чему готовимся. Но чаще приходилось прыгать через произвольно выбранные обручи, бубня бессмысленные слова, что годились только для экзаменов. ("Вот три основные причины франко-индейской войны." Экзамен: "Назовите три причины франко-индейской войны".)
И некуда деваться. Взрослые между собой договорились, что такова дорога в колледж. Единственный способ сбежать из этой пустоты - подчиниться ей.
Раньше подростки активнее участвовали в жизни общества. В доиндустриальные времена они у кого-нибудь учились - в лавках, на фермах, даже на военных кораблях. Их не оставляли в одиночестве формировать свое общество. Они были младшими членами общества взрослых.
Раньше подростки явно больше уважали взрослых, потому что взрослые прекрасно умели все то, чему подростки только учились. Сейчас большинство детей понятия не имеют, чем занимаются их родители в далеких офисах, и не видят связи (поскольку она весьма условна) между школьной учебой и взрослой работой.
Если бы уважение сохранилось, подростков можно было бы активнее использовать.
Пара лет учебы - и ученик становится реальным подспорьем. Даже новичка можно приставить к разноске писем или уборке мастерской.
Сейчас взрослые подростков почти не используют. В офисах подростки только путаются под ногами. Поэтому родители по дороге на работу забрасывают ребенка в школу - примерно как собаку в питомник перед отъездом на выходные.
Что случилось? Вот тут сложно. Исток проблемы там же, где исток множества современных болезней общества: в специализации. Работа все более специализированна, учиться приходится дольше. Дети в доиндустриальном обществе начинали работать самое позднее в четырнадцать; в деревнях, где жило большинство народу, - гораздо раньше. Теперь дети, отучившись в колледже, начинают работать не раньше 21-22 лет. Со степенями - кандидат-доктор - образование не заканчивается до тридцати. Тридцать - обычная продолжительность жизни в средневековье.
Сейчас подростки бесполезны - разве как дешевый труд в индустрии фаст-фуда, которая и появилась ради такой эксплуатации. Почти в любой другой сфере подросток - чистый убыток. И к тому же он слишком молод, чтобы оставлять его без присмотра. За ним надо следить, а эффективнее всего - собрать их где-нибудь всех вместе. Тогда несколько взрослых за ними присмотрят.
Если этим и ограничиться, картинка - обыкновенная тюрьма, только не на весь день. Но многие школы этим и ограничиваются. Формально детей в школах следует учить. Но внешнее давление отсутствует, и потому никто не учит хорошо. В большинстве школ учат так плохо, что дети не принимают учебу всерьез - даже умные. И ученики, и учителя, по большей части просто притворяются.
В средней школе на французском мы читали "Отверженных" Гюго. Вряд ли кто-нибудь из нас достаточно хорошо знал французский, чтобы продраться через этот громадный том. Как и одноклассники, я просто читал конспекты. На контрольной обнаружились странные вопросы. Куча длинных слов, которые учитель не использовал. Откуда эти вопросы взялись? Из тех же самых конспектов. Учитель ими тоже пользовался. Мы все только притворялись.
Некоторые учителя пытались нас учить по-честному - что еще поразительнее, если учесть, в каких условиях они работали. (Я бы хотел извиниться, мистер Драм, за то, что недостаточно усердствовал на арифметике.) Но то были одиночки, они плыли против течения. Они не в состоянии были починить систему.
Иерархия обнаруживается почти в любой группе. Чем бы группа ни занималась, на вершине те, кому задача дается лучше. В футбольной команде больше всего уважают самых искусных игроков. На математическом факультете - студентов с высшим баллом. В целом это нормально. Дело не в иерархии, а в том, на чем основана иерархия в школе.
В реальном мире взрослые, как правило, объединяются ради некой общей цели. В итоге лидерами становятся те, кто успешнее работает. Однако в большинстве школ цель отсутствует. Предлог - учеба - издевательство, которое не принимают всерьез даже те, кто учится лучше всех. Но без иерархии никуда. И дети создают иерархию из ничего.
Когда требуется ранжировать элементы без внятных критериев, говорят, что ситуация скатилась к конкурсу популярности. Что и происходит в большинстве американских школ. Реальной задачи у группы нет, поэтому отсутствует естественная мера эффективности для обоснования статуса. В итоге статус зависит не от реальных экзаменов, а в основном от способности индивидуума повысить собственный статус. Как при дворе Людовика XIV. Внешнего оппонента нет, поэтому дети оппонируют друг другу, безжалостно конкурируя на выживание.
Больше всех страдают те, кто оказался бы всех счастливее, занимайся школа тем, чем она должна заниматься. Принцип "выиграй - или проиграешь" болезнен почти для всех игроков, но более всего - для нердов, потому что они в эту игру играют лишь отчасти.
Когда реально проверяются навыки, оказаться в хвосте не больно.
Спортсмена-новичка не возмущает мастерство ветерана; новичок надеется, что со временем станет таким же, и доволен, что есть возможность у ветерана поучиться.
А ветеран, в свою очередь, по-доброму обойдется с новичком. Ветеран добился успеха, а положение обязывает: он, надо полагать, хочет делиться опытом не меньше, чем новичок - учиться. И что всего важнее, статус обоих зависит от того, насколько успешно они играют с противником, а не от того, кто из них кого утопит.
Придворная же иерархия - совсем другая петрушка. Это общество, унижающее любого, кто в него входит. Ни восхищения внизу, ни noblesse oblige наверху.
Убивай - или будешь убит.
Такое общество само собой и возникает в американских средних школах. А все потому, что единственная реальная задача школы - собрать детей в одном месте ежедневно на определенное количество часов. В детстве (вообще-то, до недавнего времени) я не сознавал, что у парных ужасов школьной жизни - жестокости и скуки - единый исток.
Бездарность американских школ не просто на шесть лет делает ребенка несчастным.
Она взращивает бунтарство, которое отгораживает ребенка от того, чему он по идее должен учиться.
Как, наверное, большинство нердов, я лишь через много лет после школы заставил себя прочесть то, что в нас тогда запихивали. Я не мог видеть "Макбета" до 24 лет, и до сих пор от него попахивает. Я и сейчас не знаю точно, почему не люблю Хэмингуэя, Фолкнера и Стейнбека - потому что они помпезные американские романисты, или потому что нас заставляли читать их в школе.
Я лишился не только книг. Я не доверял словам вроде "характера" или "цельности", потому что взрослые их обесценили. По словам взрослых выходило, будто слова эти значат одно: послушание. Дети, которых за эти качества хвалили, в лучшем случае были тупоумными спортивными призерами, в худшем - скользкими сплетниками. Если это цельность и есть, я такой цельности не хотел.
Еще хуже вышло со словом "такт". Из речей взрослых я сделал вывод, что значит не раскрывать рта. Соответственно я вывел его этимологию. Я решил, что оно родственно "тактике" - умению вовремя закрыть пасть. Я поклялся, что тактичным никогда не стану - мол, вы не заткнете мне рот. На самом же деле, оно родственно слову "тактильный", что связано с умелым касанием. "Тактичный" - антоним "грубому". По-моему, я это понял только в колледже.
Но хуже всего оказалась другая шуточка средней школы. В школе все считали колледж своего рода подготовкой к работе, и потому я решил специализироваться на самом непрактичном предмете, что только смог вообразить, - на философии.
Увы, я так и сделал.
Нерды - не единственные проигравшие в крысиной гонке за популярностью. Нерды непопулярны, потому что заняты другим. Но не только они из отвращения к процессу сознательно отказываются в этой гонке участвовать.
Подростки, даже бунтари, не любят одиночества, и потому дети обычно выходят из системы группами. У нас в школе бунтарство строилось на употреблении наркотиков - особенно марихуаны. Дети этого племени носили черные футболки с музыкальной символикой и назывались "фанаты", хотя теперь все говорят, как на западном побережье, - "торчки". Фанаты и нерды были союзниками; группы эти нередко пересекались. Фанаты были в целом умнее остальных, хотя в их племени считалось значимым не учиться - во всяком случае, не выказывать рвения. Я был скорее нердом, но дружил с кучей фанатов.
Наркотики они употребляли ради своей общности - поначалу, во всяком случае.
Наркотики можно употреблять компанией. Наркотики противозаконны, а значит - символ бунтарства.
Я не говорю, что дурные школы - единственная причина детских проблем с наркотиками. Через некоторое время пружина раскручивается уже сама по себе. Без сомнения, некоторые фанаты употребляли их, исключительно чтобы сбежать от проблем - домашних ссор, к примеру. Но - у нас в школе, во всяком случае, - большинство употребляли их ради бунта. Четырнадцатилетние начинают курить траву не потому, что слыхали, будто она помогает забыть о неприятностях. Они начинают, дабы влиться в другое племя.
Плохое руководство взращивает бунт; мысль не нова. И тем не менее власти ведут себя так, будто наркотики и есть причина всех проблем.
Реальная же проблема - пустота школьной жизни. Мы не дождемся решения, пока взрослые не осознают, что эта проблема существует. И первыми это могут осознать бывшие школьные нерды. Хотите, чтобы ваш ребенок-восьмиклассник был так же несчастен, как вы когда-то? Я бы не хотел. Итак, можем ли мы что-то сделать?
Почти наверняка. В этой системе нет ничего неотвратимого. Она появилась почти сама собой.
Но взрослые очень заняты. Одно дело - явиться на школьный спектакль. Атаковать бюрократов от образования - совсем другое. Может, кому-то и достанет энергии попытаться что-то изменить. Я подозреваю, сложнее всего осознать: перемены - возможны.
Нердам, которые сейчас учатся в школе, не стоит предвкушать революцию. Быть может, однажды тяжеловооруженный отряд взрослых спустится на вертолете и вас спасет. Но скорее всего, случится это не в ближайшие недели. Любой немедленный прогресс в жизни нерда должен исходить от самих нердов.
Если просто понять, в каком положении ты оказался, должно стать легче. Нерды - не проигравшие. Просто они играют в другую игру - в игру, которая гораздо больше похожа на игры реального мира. Взрослым это известно. Трудно сейчас найти преуспевшего взрослого, который не утверждал бы, что в средней школе был нердом.
Еще нердам важно осознать, что школа не есть жизнь. Школа - странная, искусственная штука, отчасти бесплодная, отчасти свирепая. Она всеобъемлюща, как и жизнь, однако не настоящая. Она лишь временная, и если приглядеться, увидишь вокруг много разного, даже если еще учишься.
Жизнь к вам жестока не потому, что гормоны превращают всех вас в чудовищ (как считают ваши родители), и не потому, что жизнь жестока в принципе (как считаете вы). Жизнь жестока, потому что взрослые, которым больше нет от вас никакой экономической пользы, бросили вас тратить годы в обществе друг друга без малейшей реальной цели. Жизнь в любом таком обществе поистине кошмарна. Бритва Оккама: других причин подростковых несчастий можно и не искать.
Я в этом эссе привел некоторые жесткие тезисы, однако основной мой вывод вполне оптимистичен: некоторые проблемы, которые мы воспринимаем как должное, в действительности, вполне решаемы. Подростки по природе своей - не несчастные чудища. По-моему, это неплохая новость и для детей, и для взрослых.
@темы: ©